Виртуальная выставка – экспонаты

Государственная монополия — кошмарный сон акционерного страховщика. Тут же на ум приходит фраза Шарикова из романа Михаила Булгакова «Собачье сердце»: «...А то пишут, пишут... Конгресс, немцы какие-то... Голова пухнет. Взять все, да и поделить!» Но нет, вовсе не большевики выступили пионерами огосударствления страхования. Произошло это в годы, когда капиталистический уклад экономики в качестве единственного разумного способа распределения общественных благ мало кем ставился под сомнение, по крайней мере в мировом истеблишменте. Может быть страна, о которой пойдёт речь далее, представляла из себя какую-нибудь полудикую колониальную территорию? И снова нет: за несколько десятилетий до этих событий, в 1888–89 годах, там состоялись региональные конгрессы по кодификации международного частного права. Более того, в этом государстве действовала одна из лучших на тот момент конституций с гарантиями частной собственности и другими базовыми правами! Уже мысленно перебираете страны, где на рубеже XIX-XX века могли произойти «социалистические» революции? Об опыте первой современной государственной страховой монополии в стране, о которой многие слышали, но мало кто что-либо знает, пойдёт рассказ в последующих двух публикациях.

В 1920-30-е годы огромное внимание специалистов было приковано не только к большевистской России и Советскому союзу, но и к такому крошечному государству с населением несколько миллионов человек, как Уругвай. Особый интерес этой стране уделяли, в силу географического фактора, в лидирующей державе Западного полушария — США. Американский истеблишмент с пристрастием наблюдал, как уже на протяжении нескольких десятилетий, в Уругвае развивался невиданный до того времени социальный эксперимент, причём не связанный с революционными потрясениями. Будучи пионером во многих секторах трудового законодательства, создав систему государственных пенсий, с неубывающим упорством проводя курс по государственной монополизации экономики, правительство Уругвая привлекло к своему экономическому курсу столь значительное внимание, что оно не идёт ни в какое сравнение с размерами этой страны, самой маленькой из всех Южно-Американских республик. Тогда как вопросы социального обеспечения можно было отнести к сугубо внутренним уругвайским делам, вопрос национализации страхового сектора (не только его, но оставим это за рамками наших публикаций) имел самый что ни на есть международный характер. Дело в том, что из 35 страховых компаний, оперировавших в Уругвае на момент введения государственной страховой монополии, более двух третей имели иностранное происхождение. И если вам показалось, что дело запахло жареным, то так оно и есть.

Государственная страховая монополия не является изобретением XX века. К примеру, 28 июня 1786 года был опубликован указ российской императрицы Екатерины Второй о Заёмном банке и «в состав оного входящая Страховая экспедиция». И далее: «Отверзая сим образом для всех состояний надежный путь к обеспечению их имений, подтверждаем... запрещение отдавать на страх в чужие государства дома, или фабрики здешние...» Страховую экспедицию можно назвать ярким примером неэффективной гос. монополии, и её деятельность была свёрнута в 1820-е годы, когда на балансе находилось лишь несколько десятков застрахованных домов на всю Российскую империю. Однако в нашем случае речь идёт о государственной монополии в условиях, когда страховое дело оформилось в отдельную и очень значимую отрасль экономики, мало чем, кроме способов обработки информации, отличающуюся от сегодняшнего дня. Сравнивать монополию времён Екатерины Второй и начала XX века было бы попросту некорректно.

В 1911 году правительством Уругвая был предложен проект национализации страховой отрасли. В самом радикальном своём варианте он предполагал немедленную передачу активов государству без каких-либо компенсаций существовавшим в стране страховым компаниям. Ну чем не большевистский декрет 1918 года, по которому активы страховщиков в России были попросту экспроприированы! Стоит ли говорить, какую бурю возмущения такая инициатива вызвала со стороны представителей иностранных, прежде всего, американских и британских, компаний и всех национальных газет, кроме одного единственного издания... того, которое принадлежало лично господину президенту. Поскольку именно с неординарной личностью президента Уругвая и связана эта история, мы считаем необходимым посвятить ему несколько строк.

В феврале 1911 года в Уругвае проходили президентские выборы. На второй срок выдвигался бывший глава государства Хосе Пабло Торквато Батлье-и-Ордоньес (1856–1929). Что любопытно, представители фамилии Батлье возглавляли Уругвай множество раз. Хосе Батлье, о котором мы рассказываем сейчас, приходился сыном также президента Уругвая (в данном случае власть не передавалась от отца к сыну, между их президентствами прошёл значительный срок), а также дядей и двоюродным дедом ещё двух уругвайских президентов. Хосе получил юридическое образование на родине и в Парижском университете (Сорбонна). Начав свою карьеру в качестве журналиста, он быстро вошёл в оппозицию правящим режимам военных диктаторов Максимо Сантоса и Лоренсо Латорре, что несколько раз приводило его к тюремному заключению. По окончании своего первого президентского срока Хосе Батлье путешествовал по Западной Европе, изучая самый передовой опыт в области социального обеспечения и демократического правления, в том числе в Швейцарии. Политический курс Хосе Батлье вошёл в историю под названием «батльизм» и характеризовался колоссальным расширением государственных социальных гарантий, огосударствлением экономики, секуляризацией, демократизацией и протекционизмом. Благодаря обширным реформам, к 1930-м годам Уругвай превратился в одну из самых экономически и политически стабильных стран Латинской Америки, и именно с того времени эту страну иногда называют «латиноамериканской Швейцарией».

Как уже было отмечено выше, проект национализации страховой отрасли вызвал настоящую бурю в прессе и деловых кругах, вокруг него развернулись жаркие споры. Небезынтересно узнать, какие же доводы приводили противники и сторонники государственной монополии. Тем более что, несмотря на столетнюю давность описываемых событий, они не утратили актуальности. Первейшим доводом противников немедленной национализации отрасли стала антиконституционность подобной инициативы. Заметим здесь, что это — одно из принципиальных отличий национализации страхования 1911 года в Уругвае и 1918 года в России. В случае с Уругваем легитимно избранный президент совершал «социалистический», если только не «коммунистический», переворот без захвата власти в условиях республиканского строя с одной из лучших в мире среди действовавших на тот момент конституций, в которой гарантировалось право частной собственности и другие права (по крайней мере на бумаге). Большевистское же правительство действовало уже в иной ситуации, не ограниченное в своих планах по построению «нового мира».

Существовали опасения, что в случае государственной монополии отсутствие конкуренции ухудшит качество услуг и приведёт к повышению страховых тарифов, тогда как частные общества огневого страхования, оперировавшие в Уругвае, смогли снизить тариф в два раза за последние двадцать лет. Сверхконцентрация страховых рисков представлялась слишком опасной затеей при наступлении крупного страхового случая или же их серии. Доходы иностранных компаний были вовсе не столь существенными, как это пыталось показать правительство — знакомая картина, когда российские журналисты высчитывают доходность по отдельным видам страхования без учёта аквизиционных расходов. Американский страховщик Standard Life Assurance Company, на долю которого приходилось наибольшее количество премий по страхованию жизни в стране, за последние годы понёс огромные расходы на пропаганду данного вида страхования среди населения, делая эту работу с расчётом на будущее. Тем самым не только бы нарушился принцип справедливости (хотя какая справедливость в бизнесе), но и стало бы невозможно привлекать частную инициативу к решению задач без мгновенной выгоды предпринимателя. Компании платили около $40 тысяч налогов в государственную казну ежегодно (около $1,1 млн. на 2020 год), помимо штемпельных сборов, патентов и других поборов. Наконец, противники монополии были уверены, что политики начнут вмешиваться в работу создаваемого страхового монополиста, так что всё закончится крахом.

Дадим слово защитникам введения государственного страхования и оставим их аргументацию на суд читателей. В отношении огневого страхования в стране действовал унифицированный тариф, по сути — картельное соглашение. Де-факто этот сегмент, дававший наибольшую часть сборов, уже представлял из себя образец монополистической конкуренции. Сторонники введения монополии утверждали, что акционерные страховщики не были заинтересованы в снижении тарифов, тогда как государство могло ввести более «социальный» или же «справедливый» тариф, без цели извлечения прибыли. Другим аргументом стало то, что консолидация 35 компаний в одну будет означать отсутствие огромных расходов на рекламную деятельность, осуществляемую с целью борьбы за потребителя. Государство является гораздо более надёжной структурой с точки зрения капиталов обеспечения и исполнения обязательств, чем частные фирмы (многое зависит от надёжности самого государства). При сохранении сборов на текущем уровне, доход от работы государственного монополиста ожидался на уровне $400 тыс. — огромные средства для страны с населением 1,1 миллиона человек на момент этой оценки.

На возражение оппонентов, что в случае отказа в выплате, страхователю некуда будет обратиться для оспаривания этого решения, сторонники монополии приводили несколько идеализированный довод, будто бы государство, являясь либеральным по своим законам, будет максимально заинтересовано в справедливости, в то же время иметь больше возможностей для пресечения актов мошенничества. А на такой политический довод, что подобные инициативы есть социалистические атаки на капитал, сторонники монополии весьма иезуитски отвечали, что страхование представляет из себя идею, построенную на принципах «взаимности», а компании являются не более чем администраторами. Поэтому, раз этот бизнес достаточно «прост и автоматизирован», будет тем более справедливо передать его в руки государства. Интересно, были ли в курсе приведённых дебатов большевики или же использовали наработки последних лет царского режима в отношении государственной монополии (об этом мы отдельно расскажем в одной из будущих публикаций)? Самые горячие споры развернулись, как обычно, вокруг денег. Североамериканские страховщики подняли скандал в прессе, протестуя против «национализации без компенсаций». Их можно понять. На это правительственная газета El Dia ответила в следующей манере: «Когда железнодорожная отрасль была национализирована, никто не думал, что кто-то должен получить какие-либо компенсации. В данном случае ситуация является аналогичной».

Познакомившись с доводами сторонников и противников страховой монополии в государстве, находящемся от нас по другую сторону Атлантики, можно по-новому взглянуть на проблему национализации страхования в большевистской России. Под нажимом бизнеса, президент Хосе Батлье был вынужден смягчить проект, но закон о государственной монополии всё равно был принят. Было ли то совпадением или же оригинальной манерой президента-социалиста поздравить мировой «капитал» с католическим Рождеством и Новым Годом, но закон № 3935 был принят 27 декабря 1911 года. О том, каким образом была реализована национализация страховой отрасли в демократическом государстве с конституцией мы расскажем во второй части нашей публикации.